Provider of in-depth & balanced analysis on hot issues around the world

Read in English	한국어로 읽기	Leer en español
Gap
In Deutsch lesen	اقرأ بالعربية	Lire en français

С момента прихода Реджепа Тайипа Эрдогана к власти в 2002 году может возникнуть вопрос: можно ли говорить о существовании «доктрины Эрдогана» во внешней политике Турции? Ответ — нет. В отличие от классических доктрин, опирающихся на последовательную идеологическую или стратегическую рамку, подход Эрдогана к внутренней и внешней политике характеризуется прагматичным оппортунизмом, сделочной маневренностью и тактической адаптивностью. Его внешняя политика не опирается на фиксированный набор принципов, а представляет собой гибкую, постоянно перенастраиваемую стратегию, направленную на политическое выживание, консолидацию власти и экономическое самосохранение. 

Тем не менее, несмотря на такую гибкость, Эрдоган последовательно использует исламизм, ностальгию по Османской империи и турецкий национализм как мобилизующие силы, формирующие как внутренний ландшафт Турции, так и её международное позиционирование. Эти идеологические течения служат не в качестве доктринальной основы, а как стратегические инструменты, применяемые избирательно — для укрепления власти и обоснования всё более интервенционистской и авторитарной внешней политики. Вместо доктрины Эрдогана мы наблюдаем динамичную политическую стратегию, которая изменяется в соответствии с региональными и глобальными реалиями, балансируя между идеологической риторикой и прагматикой реалполитики. 

Политическая траектория Эрдогана характеризуется крайним оппортунизмом. В начале своего правления он позиционировал себя как прозападный демократ, выступая за членство Турции в ЕС и экономическую либерализацию. Однако с укреплением его власти он перешел к авторитарному популизму, дискредитируя западные институты и принимая антизападный, неоосманский дискурс. Его способность манипулировать идеологическими позициями для стратегической выгоды свидетельствует о том, что доктрина Эрдогана в меньшей степени основывается – на поддержании власти через идеологическую текучесть. Эта транзакционная природа распространяется и на внешнюю политику, где Эрдоган формирует противоречивые альянсы. Турция одновременно стремится к более тесным связям с Россией, сохраняя членство в НАТО, балансируя в отношениях с Ираном, противостоял ему в Сирии, и осуждая западный империализм, используя экономические связи с ЕС. Неудачная попытка переворота в 2016 году стала поворотным моментом, после которого риторика Эрдогана приобрела глубоко антизападный характер, превратив внешнюю политику в продолжение внутренней политической борьбы. 

Одной из ключевых особенностей стратегии Эрдогана является размытость традиционной границы между внутренней и внешней политикой. В Турции решения в области внешней политики преимущественно продиктованы внутриполитическими расчетами, а не долгосрочными стратегическими интересами. Военные операции в Сирии и Ливии предстают как националистические достижения, способствующие консолидации поддержки Эрдогана и отвлекающие внимание от экономических кризисов. Политические оппоненты и диссиденты регулярно обвиняются в том, что они являются марионетками Запада или связаны с иностранными заговорами, что способствует росту антизападного национализма. Эрдоган активно использует турецкую диаспору в Европе в качестве политического инструмента, представляя себя защитником мусульман за границей и позиционируя Турцию как лидера мирового исламского движения. Такое смешение внутренних и внешних дел подразумевает, что каждый шаг внешней политики нацелен на укрепление внутренней легитимности. Военные интервенции, дипломатические кризисы и экономическая политика — все это адаптируется для внутреннего потребления, чтобы поддерживать имидж Эрдогана как лидера, бросающего вызов западной гегемонии. 

Эрдоган стратегически использует исламистскую риторику и ностальгию по Османской империи, чтобы скрыть внутреннюю коррупцию, репрессии и провалы в экономической политике. Его обращение к исламизму носит скорее прагматичный, нежели идеологический характер. Если раньше он продвигал образ умеренного исламиста, ориентированного на бизнес и сотрудничество с Западом, то в последние годы все чаще сближается с радикальными исламскими группами, стремясь мобилизовать консервативный электорат. Неоосманистские нарративы используются как обоснование внешнеполитических вмешательств на Ближнем Востоке и в Африке, представляя Турцию в роли законного наследника регионального лидерства. Управление по делам религий (Диянет) превратилось в идеологический инструмент власти, представляя правление Эрдогана как божественно предопределённое и одновременно дискредитируя светские и западные влияния. 

Экономическая политика Эрдогана отражает ту же прагматично-транзакционную логику, что и его идеологический курс. Он колебался между рыночными реформами для привлечения западных инвестиций и кланово-государственным капитализмом, направленным на укрепление собственной экономической элиты. Однако милитаризация внешней политики создала серьёзные уязвимости в экономике. Решение о покупке российских зентино ракетных комплексов (ЗРК) С-400 привело к санкциям со стороны США и исключению Турции из программы F-35, что ещё больше усугубило экономический спад. Агрессивная политика по разведке газа в Восточном Средиземноморье изолировала Турцию от ЕС и региональных партнёров, ухудшив торговые отношения. Несмотря на финансовую поддержку со стороны Катара, недавняя нормализация отношений в Персидском заливе оставила Турцию в геополитической и экономической уязвимости. При этом экономическая зависимость Турции от западных рынков и капитала напрямую противоречит антизападной риторике Эрдогана, что лишь подчёркивает: его внешнеполитическая и экономическая стратегия продиктована не системным видением, а стремлением к краткосрочному политическому выживанию. 

Вместо чётко выстроенного геополитического курса, стратегию Эрдогана логичнее воспринимать как механизм политического выживания, основанный на крайнем прагматизме и транзакционном подходе. Он меняет альянсы и идеологические позиции в зависимости от ситуации, стирая границу между внутренней и внешней политикой — международные действия становятся продолжением борьбы за власть внутри страны. Использование исламизма и неоосманской риторики служит маскировкой авторитарных тенденций и экономического спада. Краткосрочный оппортунизм подменяет собой долгосрочную стратегию, что ведёт к растущей дипломатической и экономической изоляции Турции. 

Правление Эрдогана характеризуется ситуативными решениями, противоречиями и реактивной политикой, направленной не на формирование устойчивого будущего для страны, а на удовлетворение сиюминутных политических потребностей режима. Этот подход делает «доктрину Эрдогана» по сути несостоятельной: несмотря на демонстративную риторику исламского и националистического лидерства, его внешняя политика определяется не идеей, а оппортунизмом, внутренней уязвимостью и стремлением к личному удержанию власти. Итогом такого курса становятся ослабление экономики, дипломатическая изоляция и углубление авторитаризма — всё это ставит под серьёзное сомнение устойчивость модели Эрдогана в долгосрочной перспективе. 

Еще одна важная характеристика стратегии Эрдогана – это секьюритизация внутренней и внешней политики. Со времени прихода Эрдогана на пост президента в 2014 году, и особенно после неудачного военного переворота 2016 года, внешняя политика Турции претерпела значительные изменения. Эти изменения отмечены растущей зависимостью от секьюритизации – описание внутренних и международных проблем как экзистенциальных угроз, требующих чрезвычайных мер. Подход Эрдогана был сформирован тремя ключевыми факторами: исламистская идеология, османская ностальгия и глубоко укоренившаяся национальная травма Севрского договора. Эти факторы вынудили Турцию пойти на рискованные шаги во внешней политике, многие из которых обернулись против нее, что привело к стратегической изоляции, экономической нестабильности и снижению влияния на мировой арене. 

Политическая стратегия Эрдогана была сосредоточена на создании образа постоянной угрозы для Турции и ее жителей. Этот подход глубоко укоренился в историческом повествовании о предательстве и окружении – наиболее видным образом символизирован Севрским договором (1920), который стремился разделить Анатолию и поставить ее под иностранный контроль. Этот Севрский синдром был использован для оправдания агрессивной внешней политики, военных интервенций и все более авторитарной внутренней позиции. Эрдоган объединил турецкий национализм с политическим исламом, изображая Турцию как наследницу Османской империи и защитницу суннитских мусульман. Этот синтез подпитывал ревизионистскую внешнюю политику, в особенности на Ближнем Востоке, в Восточном Средиземноморье и Северной Африке. Однако эти амбиции часто приводили Турцию к конфликтам с бывшими союзниками и региональными державами, подрывая ее стратегическое положение. 

Внешняя политика Эрдогана, сформированная через призму секьюритизации, исламской ностальгии и исторических травм, обернулась зрелищным провалом на множестве направлений. Несмотря на стремление переопределить статус Турции как великой державы, его тактика привела к усилению региональной изоляции, экономической нестабильности и внутреннему недовольству. Неспособность уравновесить националистическую риторику с прагматичной дипломатией сделала Турцию более уязвимой, чем когда-либо– зажатой между скепсисом Запада, оппортунизмом России и нестабильностью на Среднем Востоке. Без кардинального пересмотра своего подхода Турции грозит дальнейший спад как в региональной, так и в мировой политике. 

С момента прихода к власти Партии справедливости и развития (ПСР) Эрдогана в 2002 году внешняя политика Турции претерпела значительную трансформацию: от ориентированной на Запад и Европейский союз к более напористой, самостоятельной и всё более антизападной. Изначально ПСР придерживалась так называемого «тонкого популизма», делая ставку на региональное сотрудничество, неоосманскую риторику и позиционирование Турции как моста между Востоком и Западом. Однако со временем этот подход сменился на «глубокий популизм», в котором доминирует ярко выраженный антагонизм по отношению к Западу. 

Эта трансформация особенно укрепилась после протестов в парке Гези в 2013 году и, в ещё большей степени, после попытки государственного переворота 15 июля 2016 года, в организации которого турецкое руководство обвинило движение Гюлена, якобы поддерживаемое Западом. Усиление образа Запада как угрозы и возрастающий акцент на исламской и цивилизационной идентичности Турции привели к явной деевропеизации внешнеполитического курса страны. 

Секьюритизация внешней политики Эрдоганом выразилась в ряде рискованных инициатив, которые в значительной степени не достигли своих целей. Военные операции Турции в Сирии — «Щит Евфрата», «Оливковая ветвь» и «Источник мира» — были нацелены на уничтожение курдских сил и их отрядов народной самообороны (ОНС), которых Анкара считает продолжением Рабочей партии Курдистана (РПК). Однако эта стратегия привела к серьёзным трениям с Соединёнными Штатами, поддерживающими ОНС как ключевого союзника в борьбе с ИГИЛ. В результате образовался дипломатический тупик, ослабивший позиции Турции в Сирии и втянувший её в затяжное военное присутствие. Интервенция Турции в Ливии на стороне Правительства национального согласия (ПНС) против сил Халифы Хафтара стала продолжением неоосманских амбиций Эрдогана. Несмотря на временное укрепление турецких интересов в сфере энергетики и морского права, эта политика привела к отчуждению со стороны Египта, ОАЭ, Франции и Греции. В ответ были сформированы контрсоюзы, существенно ограничившие свободу манёвра Анкары. Покупка Турцией российской системы ПВО С-400 была представлена как шаг к стратегической автономии, однако в итоге привела к санкциям со стороны США и исключению из программы истребителей F-35. Этот шаг, задуманный как демонстрация независимости, фактически усилил зависимость Анкары от Москвы и ещё больше осложнил отношения с НАТО. Агрессивная внешнеполитическая риторика Эрдогана нанесла ущерб отношениям Турции с западными союзниками, повлекла за собой экономические издержки, утрату дипломатических рычагов и изоляцию в Европе. Конфронтационный стиль Эрдогана — включая угрозы «открыть границы» и направить потоки беженцев в Европу — подорвал доверие к Турции и укрепил её образ как непредсказуемого и сугубо транзакционного партнёра. Внешняя политика, основанная на приоритете безопасности, нанесла серьёзный удар по экономике: лира резко обесценилась, приток иностранных инвестиций сократился, а инфляция выросла до угрожающих масштабов. Турецкое общество, ранее поддерживавшее жёсткую линию Эрдогана, всё чаще выражает разочарование на фоне усиливающихся экономических трудностей. 

Секьюритизация политики Эрдогана создала краткосрочные политические выгоды, но долгосрочные стратегические уязвимости. Никто не принимает Турцию в качестве надежного союзника. Его националистическая-исламистская риторика была эффективной в укреплении внутренней поддержки, особенно среди консервативных и националистических избирателей, но она также углубила дипломатическую и экономическую изоляцию Турции. 

Наконец, внешняя политика Эрдогана была антизападной. Ключевой движущей силой антизападной внешней политики Эрдогана была постепенная популистская трансформация ПСР и консолидация его власти путем изгнания других видных деятелей из партии. Первоначально, под руководством Эрдогана, партия приняла умеренный, реформистский дискурс, в котором первоочередное внимание уделялось членству в ЕС, экономической либерализации и сотрудничеству с западными союзниками. Однако, с течением времени, популистские тенденции стали доминировать, при этом Эрдоган все больше изображал себя как истинного представителя "реального" турецкого народа против внутренней и международной элиты. Популистская внешняя политика, как это наблюдается в Турции и других странах, следует двоичной логике, которая ставит "добродетельных людей" против "коррумпированной элиты." В турецком контексте эта двоичная система распространилась на международную арену, с Западной Европой и Соединенными Штатами как иностранным эквивалентом коррумпированной элиты, выступающей против законной роли Турции в качестве мировой державы. Первые годы правления ПСР были отмечены прагматичным подходом, который сбалансировал западную ориентацию Турции с региональным видением. Этот период характеризовался активным взаимодействием с ЕС, НАТО и США, а также расширением отношений с Ближним Востоком, Балканами и Африкой в соответствии с доктриной "Стратегической глубины" Ахмета Давутоглу. Во время этой эры антизападная риторика была ограничена, и региональный активизм Турции рассматривался как дополнение, а не отрицание ее западных связей. 

После протестов в парке Гези и, что более драматично, попытки переворота 2016 года, риторика Эрдогана стала открыто враждебной по отношению к Западу. Западные правительства были обвинены в заговоре против Турции, укрывании террористов и подрыве суверенитета Турции. Эрдоган подставил свое руководство как борьбу против империалистического Запада, решившего предотвратить подъем Турции. Как он заявил в 2019 году, "Турция теперь является страной, чья повестка дня не определяется [другими], но которая определяет свою собственную." Таким образом, внешняя политика Турции стала продолжением внутренней популистской борьбы Эрдогана, где анти западная позиция служила как идеологическим инструментом, так и стратегией для политического выживания. Еще один важный фактор, лежащий в основе анти-западного поворота Турции - это слияние исламистских и националистических дискурсов, которые стали определяющими идеологическими столпами внешней политики Эрдогана. Этот идеологический сдвиг виден через контраст между кемализмом и неоосманизм. Традиционно внешняя политика Турции была сформирована на основе вестернизации, секуляризма и национализма. Основательная идеология страны была направлена на интеграцию с Европой, членство в НАТО и согласование с США в период холодной войны. В Европе и в Африке сложилось такое положение. Тем не менее, элиты кемалистов также скептически относились к иностранным связям, что привело к осторожной и изоляционистской дипломатии. Неоосманизм и концепция "Новой Турции" Эрдогана имеют антизападный, исламистский характер и служат скорее для выживания режима Эрдогана, нежели национальным интересам страны. Под руководством Эрдогана возник ревизионистский исторический рассказ, изображающий Османскую империю как великую цивилизацию, которая была подорвана западным колониализмом и внутренними предательствами. Согласно этому видению, современная Турция, является правопреемницей Османской империи и вправе претендовать на восстановление ведущей роли в исламском мире. Эрдоган неоднократно ссылался на национальную травму, вызванную Севрским договором (1920), в котором предлагалось разделить Турцию, как доказательство того, что Запад продолжает сговор против турецкого суверенитета. Эта идеологическая структура сформировала новую внешнеполитическую идентичность Турции, позиционируя ее как лидера мусульманского мира, а не подчиненного члена Западного альянса. 

По мере того, как правительство Эрдогана становилось все более авторитарным и исламистским, сильнее ухудшались отношения с ЕС. Репрессии против оппозиционных деятелей, журналистов и академиков после 2016 года привели к усилению критики со стороны европейских лидеров, подкрепляя рассказ Эрдогана о том, что ЕС лицемерен, предвзят и наполнен исламофобией. Хотя Турция официально остается страной-кандидатом в ЕС, Эрдоган открыто поставил под сомнение искренность европейских лидеров, утверждая, что ЕС является “христианским клубом”, который никогда не примет к себе страну, где большая часть населения мусульмане. Правительство Эрдогана отвергает либеральные ценности запада, обращает вспять демократические реформы и подрывает независимость судебных институтов, СМИ и гражданского общества. В результате Турция приблизилась к авторитарным моделям, наблюдаемым в России, Китае и странах Персидского залива. 

Внешняя политика Эрдогана, направленная против Запада и отдалившаяся от Европы, является не просто реакцией на конкретные дипломатические споры – это структурная трансформация, укоренившаяся в популизме, идеологии и корректировки стратегии. Показывая Запад как главного противника Турции, Эрдоган создал националистически-исламистскую историю, которая помогает ему удерживать власть, сплачивать своих сторонников и менять представление о роли Турции в мире. Хотя этот подход дает Турции краткосрочную стратегическую гибкость, он также делает ее все более изолированной, экономически уязвимой и дипломатически ограниченной. Долгосрочная устойчивость внешней политики Эрдогана остается неопределенной, в особенности из-за внутренних экономических проблем и изменений в мировой динамике, все это влияет на изменения в геополитическом ландшафте Турции. 

Одним из ключевых аргументов в понимании изменений внешней политики Турции – это взаимодействие между внутренним авторитаризмом и международным поведением. В отличие от традиционных средних держав, которые стремятся к стабильности, внутренняя политическая динамика Турции – в особенности популистское авторитарное правление Эрдогана – подпитывает ее необычные, склонные к риску внешнеполитические решения. Эрдоган все чаще использует внешнюю политику, как инструмент для внутреннего политического выживания, изображая Турцию как осажденную нацию, сражающуюся с западным империализмом. Оппозиционные партии часто обвиняются в том, что они связаны с “иностранными агентами” или западными державами, что еще больше углубляет поляризацию. Националистическая риторика была усилена во время военных операций, увеличивая общественную поддержку интервенций в Сирию, Ливию и Азербайджан.

This work is licensed under the Creative Commons Attribution-Non Commercial 4.0 International License (CC BY-NC 4.0) [add link: https://creativecommons.org/licenses/by-nc/4.0/] "